Попытка переосмысления былинной истории. Через призму национального башкирского эпоса.
Сказ о Сабире и Гульбадиян.
О том как Саня повстречал белого лебедя и что из этого вышло.
Давно это было. Степь была полна: полна табунами диких коней, полна шорохом трав ковыльных, и метанием шаров перекати поля, полна ветром и солнцем жгучим. И в те времена ежели оставались в той полноте, какие пустоты мелкие, тут же заполняли их: гортанные окрики пастухов, перегоняющих тучные стада овец, бряцанье удилов, и дивные, чарующие звуки курая...
Скакал воин Саня по степи. Три дня и три ночи скакал. Загнал одного коня, другого. Искал Саня башкырт. Хотел он их на честный бой вызвать и победить. Да не суждено, видимо было. Не мог он башкырт найти умаялся уже, весь пылью покрылся и потом лошадиным пропах. Чу, смотрит он, лебедь летит сам белый весь, глазами зыркает, а на голове прядь черная смоляная развевается. И показалось что-то Сане такого в нем, не хорошего, схватил он лук кленовый русский и пустил стрелку вострую в лебедь ту.
И прикидываете, ну, не попал. Промазал.
И тут понял он, что странные дела в степи башкыртской творятся, происходят. И лебедь, летит, крылами машет, как орел степной, и песни еще ноет и степь эта пыльная, бесконечная, и башкырт все ни как найти не может, на бой вызвать. И сильно Саня на всех обиделся, прямо в душе. Схватил лук кленовый вдругаря, дедовский, слился с ним весь и пустил душу свою стрелой в полет, лебедь ту странную поганую замочить.
И прикидываете, попал, наконец.
Схватила лебедь стрелу лапами, к Сане повернула. Видя такое дело не понятное Саня, всем дедам помолился, всех богов светлых помянул, к смерти приготовился. Ответ держать за гнев, злобу свою минутную. Подлетела к нему лебедь та, да грянулась с разбегу оземь.
И смотрит Саня, и не верит, - это девица прекрасная, но ликом смугла как медь, а волосы белые как лунь, глаза голубые, как небо, стан тонкий как тростинка, и так ничего себе симпатичная очень. Жаль блондинка только. Говорит тут Саня ей, с придыханием так как обычно, что бы на девицу эту впечатление произвести, в душу запасть :
- Кто ты девица ясная ответь, и как мне уже башкырт злобных найти, что бы жизнь наладить.
А девица ему голосом тонким гневливым ответствует: - Гыр быр тыр батыр! Тыр тырле найромдал!
- Да не понимаю я нихрена, языка вашего не разумею! - крикнул Саня и за меч острый в сердцах схватился, да девицу ту ясную конем своим хотел затоптать.
- Дурак, - закричала она! Если не понимаешь нифига языка нашего башкыртского, зачем смерти ищешь в степи бескрайней!
Усомнился в себе Саня, оставили силы его, бешенные Перуновы, спустился с коня, припал к ногам ее, сапожкам сафьяновым сиреневым, узорами разными изрисованным и промолвил.
- Прости меня, миссис, не знаю, как звать, величать тебя, возьми в обучение, научи мя и языку башкыртскому и нравам их ним, и про верования все обскажи, что бы ни обмишурился я, еще раз так же нехорошо. И нашел бы я земли тогда башкыртские, племена боевые конноармейские.
И молвила девица лебедушка губками полными, мягкими, соблазнительными своими:
- Хорошо Сабир богадур. Быть, по-твоему, обучу я тебя башкыртской мове, да обычаям предков их. Но придется тебе, богадур, в услужении у меня побыть, три дня и три ночи. Пока еще халат запахивать правильно выучишь. А зовут меня, - несравненная Гульбадиян. Так и звать меня будешь. Сказала и глазками своими так озорно повела, стрельнула, что сердце Санино екнуло, в груди подпрыгнуло и в голове помутилось.
Не подумал он о том спросить, что за служба така ему предстоит. Согласился сразу. О том и суслики в степи все знают. Что пролетел он немного.
Но стал с той поры Саня в услужении у Гульбадиян языку башкыртскому учиться, халат правильно носить, и душу башкыртскую свою на кубызе изливать. И стали звать его Сабир богадур, что на языке руссов Саша Могучий значит.
А про то, что дальше было ворон отец и сорока мать Вам расскажут в другой сказочке.
Путь в стойбище Гульбадиян.
Вскочил на коня Саня и только хотел руку прекрасной и несравненной Гульбадиян протянуть, а она уже впереди летит, путь, дорогу показывает.
Обломался он короче, за девичий стан подержаться, да в ушко фигню всякую попеть, непруха у него с этим делом сегодня пошла. Ну, нет, так нет, на нет и суда нет. Затянул он пояс свой воинский, шелом на затылок сдвинул, да коня взнуздал. И полетел за Гульбадиян как камень из пращи пущенный.
Прошел день, наступила ночь, долго ли коротко ли, устал Саня боец русский, устал конь его, а лебедь, тот хитрый не устает ни в какую, так дальше и летит, крылами своими изящно машет. Совсем кисло ему стало, глаза закрываются, голова коню на гриву падает, и у коня ноги то же стали заплетаться копыта об копыта стали постукивать. Стал думать он как лебедь эту противную побороть и вспомнил песню добрую, которая его всегда во всех делах выручала, и запел он на всю степь ночную голосом богатырским:
- Броня крепка и танки наши быстры,
Пойдут машины в яростный поход...
Глаза сразу открылись, душа развернулась, да и конь железо в голосе хозяина почувствовал, подобрался весь.
Тут свет у него перед очами и померк, рухнуло небо на голову.
Очнулся Саня от воды, которая ему за ворот хлынула, рука к мечу метнулась, а нет его и пояса нет с волшебной баклажкой, которую горилка перцовая целительная налита была, руками искусницы знатной, еще там за Итиль рекой, в другой жизни. Открыл он глаза, а это все она злодейка и красавица его в чувство приводит из мешка кожаного, бурдюк называется, на него воду льет.
- Что это было? - прошептали губы его, ветрами иссушенные.
- Ты никак решил всю степь против себя настроить Сабир богадур? - вопрошала его Гульбадиян, с гневом в своих синих озерах.
- Даже суслики все толпами к змею Сыбарчуку ломанулись, еще немного и вся степь бы против тебя восстала от таких песен твоих, поганых. Вспомни, зачем ты здесь, не ты ли Сабир богадур, башкырт искать хотел, не ты ли егет хотел обычаи и нравы башкырт изучить, чтобы стать одним из них, а так не пойдет, Сабир богадур, песни латной рати в чужом краю да в одиночку петь. Совсем все понятия попутал!
- Вставай, давай иди в порядок себя у реки у Уралеэ приведи, да коня обиходь, а потом урок тебе будет первый, ученье твое пришло.
Достала она из недр халата своего пластинку костяную, тонкую, да разными узорами дивными изукрашенную.
- Вот говорит, тебе первый урок. Это, - подняла она пластинку в воздух как номисму злату Цареградскую, - душа башкырта и коня его и степи его. Богадур рождается с кубызом и умирает тоже с ним. Делают его один раз, из кости слонов земляных бешеных Зурагаев, и когда играет он в устах башкырта вся сила их, все бешенство в него и коня его переходит, и плещутся там, как Уралеэ река наружу просятся. Поэтому нельзя слова петь силу терять и выходит души башкырта только один звук, в котором и сила его и покой первозданный. И звук этот - ЕЭР. Вот смотри, как им пользоваться надо.
Показала она Сабиру богадуру все как с этой чудной костяшкой обращаться надо и как звук ЕЭР душу башкырта наружу выпускать.
Вкочил Саня на коня и помчал дальше за Гульбедиян в сторону хутора ее. Так и летели они дальше как Хумай и Шульген.
А что его там дальше ждет, не знал Саня и не догадывался даже. Но о том следующий рассказ мой.
Сказ о Сабире богадуре и сурке берильме Милимхан.
Долго ли коротко ехал Сабир богадур по, над вдоль Уралеэ реки, отца всех коней башкыртских, летела рядом с ним Гульбедиян лебедь белая, путь ему к своему стойбищу показывая. Ехал богодур и думу горькую думал, совсем не молодецкую, постыдную даже для него такого удалого великого кормчего Санька из рода Журавлей.
- Бедный я несчастный, - плакало тело его, - щеки все изрезаны зубочисткойкою этой, язык во рту как сучок священного дуба колом стоит, а голос пропал даже если лебедушку послать в пещеры башкыртские тайные, один шип раздается, как будь-то змей великий, Сыбарчук шкуру с себя сам стянуть пытается.
Плакало его тело, а душа Санька пребывала в радости и блаженстве и томилась желанием звук ЕЭР еще раз спытать. Понял он душу и бескрайность звука этого, себя самого, коня верного каурого и ощутил в раз степь бескрайнюю башкыртскую в себе. И так он поразился этому, что враз забыл о ранах тела своего и не ощутил их на себе, да и не стало вдруг ран этих и от осознания этой великой истины остановился он, споткнулся конь его о нору сурка подлого, что всегда норовит коню башкыртскому подгадить ямку, где не надо выкопать.
Грохнулся богадур Сабир оземь, все нутро отбил, за то душа его на место вспорхнула. А тут и несравненная Гульбедиян подскочила лебедушкой махом узрев непорядок в танковых войсках.
- Чего разлегся! - кричит.
- Вставай! Навязался на мою голову ученичек непутевый, пришло время урок опять справить. Сегодня будешь ты халат настоящий башкыртский осваивать, а то совсем скоро душу твою дэвы заберут. Им такие сильные, бесхозные очень даже нравятся.
И нагнулась к Сане, так изящным движением, с безумной грацией мисс позабытых, где-то на задворках души его. Протянула руку ему. Ну, он и взялся за нее, мягкую и маленькую такую, а отпускать не торопится, что-то не дает ему внутри, захотелось ему чего-то такого, что сам мучительно ощутить, вспомнить пытается, а не может.
Тут топнула ножкой в сафьяновом сапожке, бисером, изукрашенным Гульбедиян и руку у Санька выдернула.
- Вижу, слышу, душа на место успокоилась. Не время за ручки держаться.
И запела тут она голосом странным проникновенным, утробным, сознание глухотой и немотой обволакивающим.
И зашевелилась глина тут красная, на бугре, что у Уралеэ реки, стоит весь норами сурков испоганенный, цельный град ихний, с волчьими ямами.
И вылез из бугра сурчина огромный, весь седой, только лапы белые, как в сапожках. Тут Саня на землю опять седалищем сел, почти. И родился у него в душе старый звук могучий, других ужо не было.
- Еть! - сказала душа богадура Сабира и дальше эхом множественным по всем закоулкам сознания волной разбежалася. Вернулась в члены трясучкой мелкой, да губ посинением.
Подковылял барсучина к нему, как богадур не пытался ножками перебирать, ужиком древесным притворяться. И тросточкой вишневой в его потыкал, как в кусок произведения коня Саниного, ну сами знаете, что лошади производят.
- Да не боись богадур, не съест тебя берильме Мелихан, он такими глупыми не питается, ему все дэвов или дэвчонок подавай? - сказала на полном серьезе несравненная Гульбедиян. И добавила с поклоном глубоким.
- О много мудрый и велеречивый берельме Мелихан, пусть будут полны припасами кладовые твоих подданных и сурчихи принесут двойной приплод в зиму эту и пусть Сысканы мыши вездесущие никогда не пойдут войной на твои чертоги. Поучи хлопчика, как настоящий башкырт должен душу свою беречь от врагов халатом укутывать. А то кольчужка его не убережет в следующий раз от звуков всего сущего. Да и звуков этих еще нужно много ему знать, как бащкырту природному, богадуру могучему.
И зашли они в чертоги Мелимхановы, а там, у трона его резного, кореньями всего изукрашенного, три халата висят. И сказал седой берельме:
- Выбирай халат себе егет.
Взялся Саня за золотом шитый халат, смарагдами сверкающий, а он прахом возле ног его рассыпался.
Взялся он за другой серебром весь исшитый и с лалами среди шитья, а он в муху навозную обернулся, зажужжал и полетел, по своим делам, кучку побольше искать.
Ну, а третий и рука у него да же не потянулась примерить. Неказист больно и обшарпан.
Тут не выдержало его сердце, и крикнул он учителям в лицо:
- Да что ж вы творите много мудрые. Как я такое непотребство носить буду! И где мне туесков набраться под насекомых разных, да пыль дорожную мелкую.
Подошел к нему сурчина, на носочках белых своих, покачиваясь, монокль золотой на цепочке длинной достал откуда-то, движением факира Индского неуловимым, в глаз вставил и сказал ему правду.
- А ты егет не смотри, что неказист, одна пола длиннее другой, то правильно все, как должно одежка для богадура скроена. И сила души твоей из халата этого никому не видна будет, если конечно носить его как подобает.
- А как это? - буркнул Саня заинтересовано, виновато.
- Если направо его запахнуть, - вот так, то душа твоя никогда сама по себе не побежит край у бескрайности искать. И видно сразу, что солидный богадур, ни чем не озабоченный и неомраченный, радуясь каждому ветерку на коне своем по степи бескрайней едет. А если налево запахнуть, - вот так, чувствуешь разницу, нет!
- Да о много мудрый, слышу я, что душа за звуком потянулась, как будь-то крыла за спиной моей вырастают и песню гусарскую петь начинают...
- Вот и постиг ты основной смысл халата башкыртского, направо жизнь твоя лежит, а налево душа. А еще вот возьми пряжку-заколку эту яшмовую с самой горы священной Сибай.
- А зачем мне, о многомудрый, ширпотреб этот, - хмыкнул Саня.
- Э нет, хрюкнул сурчина, ты кого ко мне привела, сродственница! Он же дикий совсем, от мудрости вековой башкыртской шарахается. Слово мое веское окончательное на веру не принимает. Думать не хочет и суть вещей не видит. Дослушай богадур остолоп сначала, а то пойдешь сейчас у меня во первой, - нору большую копать с погребцами, отнорками и каналами вентиляционными, а потом, - закапывать ее будешь. Отсюда, и до, пока я не разрешу. Мы же с Гульбадиян пока кумыс отведаем из захоронок моих холодных.
- Покажи, о наимудрейший, что ты сказать хотел. Повинился Сабир богадур, совсем не хотелось ему экскаватором работать.
- Ну ладно стар я кумыс кушать с такими прелестницами. Так что посмотри на брошь и яшму крапчатую. Что увидел?
А Саня застыл столбом потому как узрел он в глубине пестро цвета, - журавля знак свой родовой и показался он ему таким родным и живым, что увидел он даже взмах крыла его величавый.... Правда тут его и выдернули из Ирия бесцеремонно, пинком под зад. Это красавица синеокая, медовоголосая наверно постаралась.
Тяжела у нее наука душу башкыртов постичь, но необходима. Как еще найдешь их в степи бескрайней.
Тут очнулся он на берегу Уралеэ реки. Поверх кольчужки халат накинут, брошкой у горла скреплен, поясом воинским перетянут, а сам дичинкой да потом конским попахивает. В голове шум остался, на зубах песок скрипит. В руке ощущение осталось, что только что в ней другая ладошка была поменьше и по нежней. Ладно, делать нечего, вскочил он на коня и булькнулся в реку думал халат хоть состирнет да коня напоит и сам проветрится от духа сурка того странного, отойдет.
Но вздрогнул Сабир богадур, от рыка нежного, несравненной Гульбедиян. Не успел он однако Карло-Варскими ваннами, в полной мере насладиться.
- Ты что творишь, зачем погибели нашей хочешь! - закричала Гульбедиян. Настоящий башкырт в халате рождается своем и умирает тоже. А вода батюшки нашего Уралеэ, смоет халат вместе с душой, и заблудишься ты в его омутах, навечно там останешься пескарей с плотвой пасти!
Ну, делать нечего придется духом башкыртским дальше напитываться, подумал Саня и припустил вслед за лебедем навстречу судьбе своей.
Сказ о Сабире и Гульбадиян.
О том как Саня повстречал белого лебедя и что из этого вышло.
Давно это было. Степь была полна: полна табунами диких коней, полна шорохом трав ковыльных, и метанием шаров перекати поля, полна ветром и солнцем жгучим. И в те времена ежели оставались в той полноте, какие пустоты мелкие, тут же заполняли их: гортанные окрики пастухов, перегоняющих тучные стада овец, бряцанье удилов, и дивные, чарующие звуки курая...
Скакал воин Саня по степи. Три дня и три ночи скакал. Загнал одного коня, другого. Искал Саня башкырт. Хотел он их на честный бой вызвать и победить. Да не суждено, видимо было. Не мог он башкырт найти умаялся уже, весь пылью покрылся и потом лошадиным пропах. Чу, смотрит он, лебедь летит сам белый весь, глазами зыркает, а на голове прядь черная смоляная развевается. И показалось что-то Сане такого в нем, не хорошего, схватил он лук кленовый русский и пустил стрелку вострую в лебедь ту.
И прикидываете, ну, не попал. Промазал.
И тут понял он, что странные дела в степи башкыртской творятся, происходят. И лебедь, летит, крылами машет, как орел степной, и песни еще ноет и степь эта пыльная, бесконечная, и башкырт все ни как найти не может, на бой вызвать. И сильно Саня на всех обиделся, прямо в душе. Схватил лук кленовый вдругаря, дедовский, слился с ним весь и пустил душу свою стрелой в полет, лебедь ту странную поганую замочить.
И прикидываете, попал, наконец.
Схватила лебедь стрелу лапами, к Сане повернула. Видя такое дело не понятное Саня, всем дедам помолился, всех богов светлых помянул, к смерти приготовился. Ответ держать за гнев, злобу свою минутную. Подлетела к нему лебедь та, да грянулась с разбегу оземь.
И смотрит Саня, и не верит, - это девица прекрасная, но ликом смугла как медь, а волосы белые как лунь, глаза голубые, как небо, стан тонкий как тростинка, и так ничего себе симпатичная очень. Жаль блондинка только. Говорит тут Саня ей, с придыханием так как обычно, что бы на девицу эту впечатление произвести, в душу запасть :
- Кто ты девица ясная ответь, и как мне уже башкырт злобных найти, что бы жизнь наладить.
А девица ему голосом тонким гневливым ответствует: - Гыр быр тыр батыр! Тыр тырле найромдал!
- Да не понимаю я нихрена, языка вашего не разумею! - крикнул Саня и за меч острый в сердцах схватился, да девицу ту ясную конем своим хотел затоптать.
- Дурак, - закричала она! Если не понимаешь нифига языка нашего башкыртского, зачем смерти ищешь в степи бескрайней!
Усомнился в себе Саня, оставили силы его, бешенные Перуновы, спустился с коня, припал к ногам ее, сапожкам сафьяновым сиреневым, узорами разными изрисованным и промолвил.
- Прости меня, миссис, не знаю, как звать, величать тебя, возьми в обучение, научи мя и языку башкыртскому и нравам их ним, и про верования все обскажи, что бы ни обмишурился я, еще раз так же нехорошо. И нашел бы я земли тогда башкыртские, племена боевые конноармейские.
И молвила девица лебедушка губками полными, мягкими, соблазнительными своими:
- Хорошо Сабир богадур. Быть, по-твоему, обучу я тебя башкыртской мове, да обычаям предков их. Но придется тебе, богадур, в услужении у меня побыть, три дня и три ночи. Пока еще халат запахивать правильно выучишь. А зовут меня, - несравненная Гульбадиян. Так и звать меня будешь. Сказала и глазками своими так озорно повела, стрельнула, что сердце Санино екнуло, в груди подпрыгнуло и в голове помутилось.
Не подумал он о том спросить, что за служба така ему предстоит. Согласился сразу. О том и суслики в степи все знают. Что пролетел он немного.
Но стал с той поры Саня в услужении у Гульбадиян языку башкыртскому учиться, халат правильно носить, и душу башкыртскую свою на кубызе изливать. И стали звать его Сабир богадур, что на языке руссов Саша Могучий значит.
А про то, что дальше было ворон отец и сорока мать Вам расскажут в другой сказочке.
Путь в стойбище Гульбадиян.
Вскочил на коня Саня и только хотел руку прекрасной и несравненной Гульбадиян протянуть, а она уже впереди летит, путь, дорогу показывает.
Обломался он короче, за девичий стан подержаться, да в ушко фигню всякую попеть, непруха у него с этим делом сегодня пошла. Ну, нет, так нет, на нет и суда нет. Затянул он пояс свой воинский, шелом на затылок сдвинул, да коня взнуздал. И полетел за Гульбадиян как камень из пращи пущенный.
Прошел день, наступила ночь, долго ли коротко ли, устал Саня боец русский, устал конь его, а лебедь, тот хитрый не устает ни в какую, так дальше и летит, крылами своими изящно машет. Совсем кисло ему стало, глаза закрываются, голова коню на гриву падает, и у коня ноги то же стали заплетаться копыта об копыта стали постукивать. Стал думать он как лебедь эту противную побороть и вспомнил песню добрую, которая его всегда во всех делах выручала, и запел он на всю степь ночную голосом богатырским:
- Броня крепка и танки наши быстры,
Пойдут машины в яростный поход...
Глаза сразу открылись, душа развернулась, да и конь железо в голосе хозяина почувствовал, подобрался весь.
Тут свет у него перед очами и померк, рухнуло небо на голову.
Очнулся Саня от воды, которая ему за ворот хлынула, рука к мечу метнулась, а нет его и пояса нет с волшебной баклажкой, которую горилка перцовая целительная налита была, руками искусницы знатной, еще там за Итиль рекой, в другой жизни. Открыл он глаза, а это все она злодейка и красавица его в чувство приводит из мешка кожаного, бурдюк называется, на него воду льет.
- Что это было? - прошептали губы его, ветрами иссушенные.
- Ты никак решил всю степь против себя настроить Сабир богадур? - вопрошала его Гульбадиян, с гневом в своих синих озерах.
- Даже суслики все толпами к змею Сыбарчуку ломанулись, еще немного и вся степь бы против тебя восстала от таких песен твоих, поганых. Вспомни, зачем ты здесь, не ты ли Сабир богадур, башкырт искать хотел, не ты ли егет хотел обычаи и нравы башкырт изучить, чтобы стать одним из них, а так не пойдет, Сабир богадур, песни латной рати в чужом краю да в одиночку петь. Совсем все понятия попутал!
- Вставай, давай иди в порядок себя у реки у Уралеэ приведи, да коня обиходь, а потом урок тебе будет первый, ученье твое пришло.
Достала она из недр халата своего пластинку костяную, тонкую, да разными узорами дивными изукрашенную.
- Вот говорит, тебе первый урок. Это, - подняла она пластинку в воздух как номисму злату Цареградскую, - душа башкырта и коня его и степи его. Богадур рождается с кубызом и умирает тоже с ним. Делают его один раз, из кости слонов земляных бешеных Зурагаев, и когда играет он в устах башкырта вся сила их, все бешенство в него и коня его переходит, и плещутся там, как Уралеэ река наружу просятся. Поэтому нельзя слова петь силу терять и выходит души башкырта только один звук, в котором и сила его и покой первозданный. И звук этот - ЕЭР. Вот смотри, как им пользоваться надо.
Показала она Сабиру богадуру все как с этой чудной костяшкой обращаться надо и как звук ЕЭР душу башкырта наружу выпускать.
Вкочил Саня на коня и помчал дальше за Гульбедиян в сторону хутора ее. Так и летели они дальше как Хумай и Шульген.
А что его там дальше ждет, не знал Саня и не догадывался даже. Но о том следующий рассказ мой.
Сказ о Сабире богадуре и сурке берильме Милимхан.
Долго ли коротко ехал Сабир богадур по, над вдоль Уралеэ реки, отца всех коней башкыртских, летела рядом с ним Гульбедиян лебедь белая, путь ему к своему стойбищу показывая. Ехал богодур и думу горькую думал, совсем не молодецкую, постыдную даже для него такого удалого великого кормчего Санька из рода Журавлей.
- Бедный я несчастный, - плакало тело его, - щеки все изрезаны зубочисткойкою этой, язык во рту как сучок священного дуба колом стоит, а голос пропал даже если лебедушку послать в пещеры башкыртские тайные, один шип раздается, как будь-то змей великий, Сыбарчук шкуру с себя сам стянуть пытается.
Плакало его тело, а душа Санька пребывала в радости и блаженстве и томилась желанием звук ЕЭР еще раз спытать. Понял он душу и бескрайность звука этого, себя самого, коня верного каурого и ощутил в раз степь бескрайнюю башкыртскую в себе. И так он поразился этому, что враз забыл о ранах тела своего и не ощутил их на себе, да и не стало вдруг ран этих и от осознания этой великой истины остановился он, споткнулся конь его о нору сурка подлого, что всегда норовит коню башкыртскому подгадить ямку, где не надо выкопать.
Грохнулся богадур Сабир оземь, все нутро отбил, за то душа его на место вспорхнула. А тут и несравненная Гульбедиян подскочила лебедушкой махом узрев непорядок в танковых войсках.
- Чего разлегся! - кричит.
- Вставай! Навязался на мою голову ученичек непутевый, пришло время урок опять справить. Сегодня будешь ты халат настоящий башкыртский осваивать, а то совсем скоро душу твою дэвы заберут. Им такие сильные, бесхозные очень даже нравятся.
И нагнулась к Сане, так изящным движением, с безумной грацией мисс позабытых, где-то на задворках души его. Протянула руку ему. Ну, он и взялся за нее, мягкую и маленькую такую, а отпускать не торопится, что-то не дает ему внутри, захотелось ему чего-то такого, что сам мучительно ощутить, вспомнить пытается, а не может.
Тут топнула ножкой в сафьяновом сапожке, бисером, изукрашенным Гульбедиян и руку у Санька выдернула.
- Вижу, слышу, душа на место успокоилась. Не время за ручки держаться.
И запела тут она голосом странным проникновенным, утробным, сознание глухотой и немотой обволакивающим.
И зашевелилась глина тут красная, на бугре, что у Уралеэ реки, стоит весь норами сурков испоганенный, цельный град ихний, с волчьими ямами.
И вылез из бугра сурчина огромный, весь седой, только лапы белые, как в сапожках. Тут Саня на землю опять седалищем сел, почти. И родился у него в душе старый звук могучий, других ужо не было.
- Еть! - сказала душа богадура Сабира и дальше эхом множественным по всем закоулкам сознания волной разбежалася. Вернулась в члены трясучкой мелкой, да губ посинением.
Подковылял барсучина к нему, как богадур не пытался ножками перебирать, ужиком древесным притворяться. И тросточкой вишневой в его потыкал, как в кусок произведения коня Саниного, ну сами знаете, что лошади производят.
- Да не боись богадур, не съест тебя берильме Мелихан, он такими глупыми не питается, ему все дэвов или дэвчонок подавай? - сказала на полном серьезе несравненная Гульбедиян. И добавила с поклоном глубоким.
- О много мудрый и велеречивый берельме Мелихан, пусть будут полны припасами кладовые твоих подданных и сурчихи принесут двойной приплод в зиму эту и пусть Сысканы мыши вездесущие никогда не пойдут войной на твои чертоги. Поучи хлопчика, как настоящий башкырт должен душу свою беречь от врагов халатом укутывать. А то кольчужка его не убережет в следующий раз от звуков всего сущего. Да и звуков этих еще нужно много ему знать, как бащкырту природному, богадуру могучему.
И зашли они в чертоги Мелимхановы, а там, у трона его резного, кореньями всего изукрашенного, три халата висят. И сказал седой берельме:
- Выбирай халат себе егет.
Взялся Саня за золотом шитый халат, смарагдами сверкающий, а он прахом возле ног его рассыпался.
Взялся он за другой серебром весь исшитый и с лалами среди шитья, а он в муху навозную обернулся, зажужжал и полетел, по своим делам, кучку побольше искать.
Ну, а третий и рука у него да же не потянулась примерить. Неказист больно и обшарпан.
Тут не выдержало его сердце, и крикнул он учителям в лицо:
- Да что ж вы творите много мудрые. Как я такое непотребство носить буду! И где мне туесков набраться под насекомых разных, да пыль дорожную мелкую.
Подошел к нему сурчина, на носочках белых своих, покачиваясь, монокль золотой на цепочке длинной достал откуда-то, движением факира Индского неуловимым, в глаз вставил и сказал ему правду.
- А ты егет не смотри, что неказист, одна пола длиннее другой, то правильно все, как должно одежка для богадура скроена. И сила души твоей из халата этого никому не видна будет, если конечно носить его как подобает.
- А как это? - буркнул Саня заинтересовано, виновато.
- Если направо его запахнуть, - вот так, то душа твоя никогда сама по себе не побежит край у бескрайности искать. И видно сразу, что солидный богадур, ни чем не озабоченный и неомраченный, радуясь каждому ветерку на коне своем по степи бескрайней едет. А если налево запахнуть, - вот так, чувствуешь разницу, нет!
- Да о много мудрый, слышу я, что душа за звуком потянулась, как будь-то крыла за спиной моей вырастают и песню гусарскую петь начинают...
- Вот и постиг ты основной смысл халата башкыртского, направо жизнь твоя лежит, а налево душа. А еще вот возьми пряжку-заколку эту яшмовую с самой горы священной Сибай.
- А зачем мне, о многомудрый, ширпотреб этот, - хмыкнул Саня.
- Э нет, хрюкнул сурчина, ты кого ко мне привела, сродственница! Он же дикий совсем, от мудрости вековой башкыртской шарахается. Слово мое веское окончательное на веру не принимает. Думать не хочет и суть вещей не видит. Дослушай богадур остолоп сначала, а то пойдешь сейчас у меня во первой, - нору большую копать с погребцами, отнорками и каналами вентиляционными, а потом, - закапывать ее будешь. Отсюда, и до, пока я не разрешу. Мы же с Гульбадиян пока кумыс отведаем из захоронок моих холодных.
- Покажи, о наимудрейший, что ты сказать хотел. Повинился Сабир богадур, совсем не хотелось ему экскаватором работать.
- Ну ладно стар я кумыс кушать с такими прелестницами. Так что посмотри на брошь и яшму крапчатую. Что увидел?
А Саня застыл столбом потому как узрел он в глубине пестро цвета, - журавля знак свой родовой и показался он ему таким родным и живым, что увидел он даже взмах крыла его величавый.... Правда тут его и выдернули из Ирия бесцеремонно, пинком под зад. Это красавица синеокая, медовоголосая наверно постаралась.
Тяжела у нее наука душу башкыртов постичь, но необходима. Как еще найдешь их в степи бескрайней.
Тут очнулся он на берегу Уралеэ реки. Поверх кольчужки халат накинут, брошкой у горла скреплен, поясом воинским перетянут, а сам дичинкой да потом конским попахивает. В голове шум остался, на зубах песок скрипит. В руке ощущение осталось, что только что в ней другая ладошка была поменьше и по нежней. Ладно, делать нечего, вскочил он на коня и булькнулся в реку думал халат хоть состирнет да коня напоит и сам проветрится от духа сурка того странного, отойдет.
Но вздрогнул Сабир богадур, от рыка нежного, несравненной Гульбедиян. Не успел он однако Карло-Варскими ваннами, в полной мере насладиться.
- Ты что творишь, зачем погибели нашей хочешь! - закричала Гульбедиян. Настоящий башкырт в халате рождается своем и умирает тоже. А вода батюшки нашего Уралеэ, смоет халат вместе с душой, и заблудишься ты в его омутах, навечно там останешься пескарей с плотвой пасти!
Ну, делать нечего придется духом башкыртским дальше напитываться, подумал Саня и припустил вслед за лебедем навстречу судьбе своей.